Лента новостей
Статья18 декабря 2014, 13:00

Русский солдат

(Продолжение.
Начало в № 49, 50)
Наше отделение шло в боковом дозоре. К рассвету подошли к селению, на окраине которого лежало человек 20 расстрелянных солдат и гражданских. У этого посёлка заняли оборону. Где-то около полудня налетела авиация и подвергла нас жесточайшей бомбардировке. Отстреливались кто из пулемёта, кто из винтовки, вступили в бой и истребители танков. Один из них очень удачно выстрелил из ПТР и сбил самолёт, но другие самолёты продолжали бомбардировку наших позиций, и к концу боя взрывом бомбы бойцу, сбившему самолёт, оторвало стопу. Затем пошли в атаку танки и бронемашины, три раза они атаковали наши позиции, но каждый раз яростным огнём мы отгоняли их.

Опустились сумерки, наш взвод был оставлен для прикрытия остальных, начавших отход. Остались также артиллеристы. Отбив несколько атак и израсходовав почти весь боезапас на машинах артиллеристов, начали отходить. Догнали своих на станции, здесь был объявлен привал. Нашли хату и попадали кто где мог. На рассвете прозвучала команда выходить и распределяться по транспортным средствам. Нам с ребятами достался танк. Было понятно, что управление войсками потеряно и командование отступавшими частями каждый раз принимал на себя старший по званию. Танки, изрыгнув облако копоти из моторов, тронулись. В течение дня не было ни одного боестолкновения. Мы начали подумывать: неужто прорвались? Радость была преждевременной – нас атаковали немецкие танки. Пехота соскочила и залегла, а танки пошли в атаку. Подбежавший незнакомый офицер повел нас в наступление на станцию. Задача была – занять станцию и удерживать до подхода наших войск. В атаку пошли дружно – с хриплым “ура” и сочным русским матом. Немцы встретили ураганным огнём, не развернувшаяся полностью пехота заметалась под огнём пулемётов и миномётов.

Несколько человек, в том числе и я, рванулись вперёд, чтобы уйти из-под огня и добежать до крайнего дома. Нам удалось это сделать, и мы в свою очередь открыли огонь. Расстреляв три обоймы, я повернулся назад и увидел обстановку, которая не вселяла оптимизма.

Передние цепи наступающих лежали неподвижно, а задние откатывались. В тот момент снаряд попал в постройку, за которой я укрывался, и она загорелась. А за другим зданием увидел немецких автоматчиков, которые накапливались для атаки. Отходить к своим было опасно. Помог ветер, внезапно изменивший направление: дым закрыл меня ,и, используя эту естественную дымовую завесу, напрягая все силы, я побежал к своим. Дым, оказавший неожиданную помощь, так же неожиданно прекратился, и я оказался как на ладони у немцев. Как только пули начинали взрывать около меня снежный вихрь, падал, притворяясь убитым. Так продолжалось до трёх раз и, когда с облегчением подумал: ну всё – ушёл, впереди разорвалась пехотная мина небольшого калибра. Боль пронзила правое колено, и я упал уже по-настоящему. Немного отдышавшись, стал шевелить ногой. Нога действовала, но сильно болела, тонкой струйкой текла кровь. Осмотрел рану – небольшой осколок впился в кость ниже колена. Превозмогая боль, встал и побежал догонять своих.

Мы оторвались от немцев и разделились на две колонны. Снова налетела авиация и устроила нам малый сабантуй. После бомбёжки раненых погрузили на транспорт, а убитые остались в поле. От нашей колонны сначала ушли танки и машины, а за ними – обозные лошади. Стемнело, дальнейшее продвижение нашей группы возглавил капитан. Удалось пройти незамеченными крупный населённый пункт, но часть людей пропала. Осталось около десятка человек и две повозки. В ночи слышались звуки машин и немецкая речь. Остановились у омёта соломы, перекусили, и в это время кто-то крикнул: “Немцы!”. Мы попрятались в омёты, слышно было, как подъехал бронетранспортёр, из которого был открыт огонь из автоматов. Через некоторое время, почувствовав запах дыма, выскочили. Немцы, видимо, очень торопились и поэтому не стали ждать результата своего поджога. Начало светать, до следующей темноты отсиделись в старых окопах. Ночью сориентировались по полярной звезде и двинулись на восток. Снега было много, и ночью невозможно было различить, где небо сливается с землёй. Всё однообразно и чисто. Казалось, что шли по какой-то белой ледяной пустыне, гладкой и ровной, как блюдце. “Да, – размышлял я, – ещё совсем недавно мы гнали немца по этому бескрайнему русскому полю, упивались победой над врагом, а тут, видишь,что выходит – силён ещё немец, ох как силён, по всей вероятности, много сил придётся затратить на его разгром”.
Иногда впереди появлялись чёрные точки, мы настораживались, подходили, готовясь к худшему – вдруг немецкий дозор. Но, оказалось, наш бедолага лежит на снегу – выбился из сил, и на наш призыв подняться отвечал: “Не могу идти дальше – нет сил”. “Замёрзнешь ведь”, – говорили, а он в ответ: “Если замёрзну, так это даже лучше – отмучаюсь”. Тогда его поднимали и вели под руки.

Около полуночи подошли к селу. На разведку вызвались я и ещё двое. Крадучись подобрались к крайней хате, постучали в окно. Там спросили: “Кто там?”. Я ответил: “Русский солдат”. “Ой! Что ты, сыночек, у нас тут немцы в селе, уходите быстрее, не ровён час, услышат вас”. Быстро и осторожно вернулись к своим. Когда подошли к следующему селу, командир вновь отправил меня на разведку. В одном окне увидел спящих наших солдат, махнул своим рукой, они подошли, и мы пошли искать себе место для отдыха. Все были обессилены и, когда вошли в хату, моментально уснули. Проснулся от громкого крика хозяйки: “Немцы!”. Я схватился за винтовку, выскочил во двор, а там немцы уже сгоняют нашего брата к машинам. Тех, кто пытался бежать, расстреливали с бронетранспортёров. Вернулся в дом, в сенцах стояла лестница на чердак, я влез туда и спрятался в наваленной там соломе. Через некоторое время зашли немцы. Один из них залез на чердак. Я закусил руку, чтобы при ранении не вскрикнуть. Немец выпустил очередь из автомата, но не попал. Ну, слава богу, пронесло, теперь нужно дождаться ночи и пробираться дальше к своим. Рана болела и не давала спокойно двигаться.

Нарушила мои планы хозяйка. Забравшись на чердак, она сказала: “Уходи, солдат, – немцы вернутся, расстреляют тебя, а заодно и меня – за укрывательство. Вас, видимо, кто-то предал”. “Ну что ж, я ведь не просто солдат, я русский солдат, и негоже мне прикрываться женщиной”, – подумал я. Вслух же сказал: “Хорошо, мать, я уйду, только вот обдумаю свой отход и уйду”. Она согласилась.

Когда я ночью шёл на разведку, то в зарослях ивняка заметил сарайчик. Вот к нему-то и решил пробираться. Попрощался и вышел. До сарайчика оставалось шагов десять, и вдруг за спиной раздалось зловещее: “Хальт!”. Сердце ёкнуло. Поворачиваюсь: стоят два автоматчика, рукой показывают – ложись. Лёг на снег с горькой думой: “Всё, отвоевался – плен”. Страха не было, но какое-то равнодушие ко всему одолело меня.

Немцы подошли, скомандовали по-немецки встать и идти. Привели в деревню, там уже набралось три машины нашего брата. В сопровождении бронетранспортёра и конвоя нас отправили дальше. Привезли на станцию, посадили на открытые платформы и отправили в концлагерь. Лёжа на нарах, я задумался о своей дальнейшей судьбе – что же будет дальше? Немцы с ответом не затянули – снова погрузка в вагоны. Замешкавшихся приводили в чувство резиновой дубинкой. На этот раз привезли в Днепропетровск, в тюрьму, построенную ещё при Екатерине II.Стены – три метра толщиной и четыре высотой. Меня как раненого посадили в одиночную камеру, кормили два раза в день – давали баланду и 150 граммов резинового хлеба. Лечения не было никакого, но появившаяся возможность отоспаться и отдых на нарах сделали своё дело – нога зажила. Меня перевели в общую камеру. Кормили плохо и каждый день гоняли на строительство оборонительных укреплений, но работники мы были слабые – от свежего ветра кружилась голова, и каждый день кто-нибудь из нас навечно оставался там.

Однажды, выходя из камеры, я почувствовал себя плохо. Полицейский отвёл меня в помещение для больных. В лагере свирепствовала эпидемия, и всех, у кого появлялись признаки недомогания, отводили в этот изолятор смерти. Не было абсолютно никакой медицинской помощи. Обслуживали больных пленные. Каждое утро они приносили кипячёную воду, по поллитра на человека, и баланду, а также выносили умерших за ночь, обычно 5– 8 человек. Болела голова, была высокая температура, очень хотелось пить. Костлявая смерть раскинула надо мной свои крылья. Многие не выдерживали, напивались воды из туалета и через несколько часов умирали. Пока не было аппетита, я сменял две пайки хлеба на живительный кипяток и стал понемногу пить. Жар постепенно спал, и я пошел на поправку. Меня перевели в коридор для выздоравливающих.

Когда начал понемногу ходить, увидел двух человек, разительно отличавшихся от других – подавленных и ушедших в себя людей. Один из них был молодой, в лётной форме, другой, напротив – пожилой. Поначалу я принял их за отца и сына. Они так весело смеялись и о чём-то разговаривали, словно находились в доме отдыха. Молодой поглядел на меня и говорит: “Что, друг, тебе, наверное, скучно одному – присоединяйся к нам”. Я подсел, а молодой тем временем продолжал: “Ты, я вижу, парень неплохой, поэтому дружи с Иваном, не пропадёшь – он человек бывалый, а меня сейчас отсюда заберут”. Так я нашёл себе нового товарища.

Тем временем нас перевели в помещение, где было очень много народу. Иван меня спрашивает: “Слушай, Анатолий, ты знаешь кто такой был Суворов?”. “Конечно” – отвечаю. “А какую книгу он написал?”. “Наука побеждать”, ­– ответствую ему. “Молодец, не зря в школе штаны протирал, а я вот для себя пишу книгу – “Наука выживать”, и согласно правилу первому этой книги мы с тобой сегодня расположимся спать у дверей, так как завтра будут набирать людей на работы, и мы с тобой сможем вырваться из этой духоты и вони, смекаешь?”. Я молча кивнул. Наутро, действительно, начали набирать людей для работы в сельхозколонии. Здесь было, конечно, полегче. К тому же с Иваном нельзя было пропасть – его “Наука выживать” помогала нам в самых трудных ситуациях. Как-то я его спросил, где он обучился этой науке, и он сказал, что всему этому его обучил сибирский охотник, когда он бежал с царской каторги. На его просьбу о помощи охотник дал ему лодку. Иван сказал ему, что он никогда не плавал на лодке и не знает что делать.Охотник ему ответил, что нужно грести. “А если пороги, перекаты и звери, как быть тогда?”. “Грести”, – сказал охотник. С тех пор он и гребет.

В августе до нас дошли слухи о том, что немцы под Курском потерпели крупное поражение, и нас вернули в тюрьму, а затем погнали колоннами на запад до Кривого Рога. Там посадили в товарняки и – прямиком до Польши в концлагерь Освенцим, где устроили врачебную комиссию – разделили на три категории по состоянию здоровья и по возрасту. Самые молодые и здоровые попали на шахты, средняя категория – на заводы, и самые слабые – в сельское хозяйство. Первая категория попала в г. Катовице. Здесь был такой же лагерь, как и в Освенциме. Бараки, окружённые колючей проволокой в несколько рядов и с вышками по углам.
Автор:В. Пархоменко