Листая страницы жизни Комбаровых

В номере нашей газеты от 18 апреля мы опубликовали первую часть из родословной книги-альбома «От предков к потомкам», составленной Т. В. Пушкиной. Она представляла собой воспоминания ее мамы, А. Ф. Комбаровой, по мужу – Карауловой. Сегодня нашим читателям предоставится возможность взглянуть на Чикаревку глазами уже ее племянницы.
Из всей близкой маминой родни не покинул Чикаревку только ее старший брат Серафим. С первых дней вошел в колхоз, с болью в душе сдав лошадь Карюху с упряжью, сбруей, телегой, сохой и бороной. Ожеребилась в колхозе. Была очень сильная. Нагружали ее сверх меры – жалко было до слез.
В семье Серафима было пятеро детей. Дочь Женя по окончании 9 класса Вязовской средней школы в 1953 году уехала к родным в Мончегорск. Сначала работала на заводе, потом выучилась на повара, став мастером своего дела. Была активной участницей художественной самодеятельности и замуж вышла за гармониста.
Живя на Севере, Женя, как и моя мама когда-то, очень грустила по родному селу, но корни уже были пущены: дети, а потом и внуки пошли. Судьба складывалась счастливо, но… рано ушел из жизни любимый муж. Был на рыбалке. Во время прорыва плотины в Вязовом образовался сильный разлив. Пришлось переплывать с трудом, так как с ним был пацан, племянник Жени. И улов жалко было бросить. Доплыли бы, если б не попали в водоворот. Обоих похоронили. Так случилось: отец у дочерей Жени покоится на кладбище в Чикаревке, а могилка матери в Мончегорске. Ездят обе в летнее время навестить могилку отца и остальных родных. Собираются сестры купить домик здесь, чтобы не терять связь с родиной матери.
С Женей я общалась и в детстве, и в юности, когда приезжали к ним в гости. Женя присылала мне в конверте с письмами засушенные полевые цветы, каких не было на севере.
Поэтичная натура! Как она любила природу, как живописала ее красоту! Об этом подробно сказано в ее воспоминаниях, записанных ее внуком Андреем, тогда гимназистом, а ныне выпускником Санкт-Петербурского университета, журналистом.
«Большое село Чикаревка утопало в садах, а после войны от них ничего не осталось. Рубили на топку даже фруктовые деревья. Стыдно было, плакали, но рубили. А что поделаешь – жить-то надо было.
Оголилась Чикаревка. А какая была! Луга заливные, трава мягкая – босиком по росе бегали. В половодье в канавках да в ямках рыбу подолами черпали: линь, карась, щука. А в густых кустах – ежевика, земляника. У дворов – россыпи грибов… Но ценилась свойская пища: молоко, сметана, творог, масло, мясо, яйца и все огородное. Эх, если б эти продукты сейчас! Не сравнить с магазинными.
На пахтанье масла отец собирал всех нас. В пахталке (это деревянная мешалка) сбивали по очереди сметану или сливки. Ох и нудная, долгая эта работа! Но зато масло получалось м-м-м! Такого уже больше не поешь. Не сравнить с магазинным.
До войны питались нормально, а вот с одеждой и обувью были проблемы. Из одной материи – и пальтишко, и платье, и даже сумка для книг. Была такая ткань в рубчик. Обувь берегли: в школу в ботинках, а из школы босиком. Зимой хорошо – в валенках. Легко, тепло в них».
На вопрос внука, во что играли, бабушка отвечала: «Игр было много. Кругом простор – знай бегай, резвись. Особенно любили игры с мячом, причем самодельным, из скатанной коровьей шерсти (настоящий-то где взять). Любимыми были лапта, городки. Я ловкая была, заводила. Дам по мячу – ох, и летит!...
Но главное в деревне – труд. Уже с 7-8 лет в работе. Я и воду носила, сначала в одной руке, а потом и на коромысле. Из колодца, а он под горой. Тяжело было. Но надо… И самим, и скотине.
Цыплят берегла от коршуна. Огород полола. Молочай рвала для кроликов. Противно было липкий табак обрывать да коровий навоз ногами месить для кизяков. Их сушили, а зимой печку ими топили.
Когда мужики, в том числе и отец наш, на войну ушли, кто будет сено заготовливать? А чем скотину кормить? Тяжело было. Из-за нехватки кормов забивали скот, а мясо сдавали в колхоз для отправки бойцам на фронт. Нехватка еды ощущалась во всем. По осени собирали оставшиеся в поле колоски после уборки, мололи зерна на ручной мельнице, смешивали с промерзлой картошкой и пекли лепешки.
Весной и летом легче было. Ели черный паслен. Молодую сурепку, траву касатку, у которой сердцевина стебля мягкая и вкусная. Ракушки в реке собирали. Клевер, крапива, щавель тоже спасали нас.
Пережили и послевоенный голод 1947 года. Брат Володя учился в ФЗО и в городе менял вещи на продукты. Это нас спасало. Да и мужские надежные руки отца тем более (он уже был с нами).
Вернулся с войны неожиданно. Мы глянули: идет по улице мимо Солониных изб веселый, гордый. Грудь в наградах, особенно бросился в глаза орден Красной Звезды.
Всегда сдержанный, немногословный и строгий, а тут и не узнать. Обнимает нас, целует, а у самого слезы в глазах.
На следующий день за работу.
Работа, работа… Праздников и гуляний не было. Церковные праздники были запрещены. Иконки с лампадкой прятали в углу. Чикаревскую церковь давно разрушили. Однажды идем в школу – а вместо церкви груда мусора. И все-таки осмеливались в церковь ходить, в Вязовскую, за три километра. Пасху святить шли в темноте. Тайный праздник был».
Перечитывая записи воспоминаний Евгении Серафимовны, я обратила внимание на слова ее внука. Слушая слова бабушки о самопрялке, Андрей писал: «Одна прялка чего стоит! Моя бабушка с ней не расстается. Она вывезла ее из своей деревни в 70-е годы, когда матери не стало в живых. Везла через Москву. Нелегко было.
Деревянная прялка сделана вручную каким-то природным умельцем, а может, и артелью сельских кустарей. Какие смышленые люди были, какие рукодельные! Бабушка говорит, сколько себя помнит – эта прялка всегда была в их доме. Но прясть на ней мать не разрешала».
Прочитав эти строки Андрея, я поняла: эта самопрялка сделана руками нашего с Женей деда, Федора Николаевича, отца Серафима и Антонины. Это он искусный умелец, мастер с большой буквы. Это та самопрялка, которую моя мама оставляла в доме брата, когда уезжала в Мончегорск с семьей. Кто мог подумать, что мы вернемся, и что она потребуется его сестре. На ее вопрос Серафим ничего не мог ответить. Мама смирилась с потерей и купила себе другую. Пока могла, коз водила, пряла и вязала. И не только платки, но и шарфики, и даже кофточки. Узоры сама придумывала, чем всегда удивляла нас.
Мама ни о чем так не жалела, как о потере семейной фотографии, ведь память о прошедшем – дороже всего. На фото 13 человек. Снимок сделан, когда все жили еще на Песках, в доме старших. И мама о каждом рассказывала. Сама она с букварем стоит, сестренки около мамы. В ее памяти она осталась навсегда: смуглая, красивая, нарядная. Как бы и нам сейчас хотелось посмотреть на всех их. Но… А ведь у кого-то из родных фото все-таки сохранилось и лежит.