Лента новостей
Статья21 марта 2018, 11:44

Только память остается другом

Кто о чём, а я снова о памяти, вот и цитату подходящую припасла. И вслед за поэтом Геннадием Красниковым приглашаю вас, уважаемые читатели, в давно прошедшие времена и "в страну, которую украли на войне оболганных идей"…

С чем подошло к своему юбилею когда-то родное мне предприятие, я узнала из пространной публикации в "Уваровской жизни", которую мне любезно прислал Станислав Васильевич Меньшиков. Радует, что в последние годы завод не только оправился от глубокого упадка 90-х, но даже вышел в число лучших сахаропроизводителей России. Однако это уже не тот завод, который готовил к пуску и которому отдал свои предпенсионные годы мой отец - главный инженер Михаил Николаевич Яновский. Довелось там поработать и мне, как и многим из моих ровесников, окончивших школу в конце 50-х.

…Ревниво рассматриваю фотографию завода в присланной газете, незнакомо светлые стены производственных цехов. В моё время они были красно-кирпичные, без марафета. Иначе выглядела и проходная. Помнится, наискось от неё, через дорогу, мы сфотографировались с Лидой Грицевской и Владиком Голевым на фоне заводской столовой и тонких тополёвых саженцев.

Лида ещё в школьной форме с традиционным белым воротничком, я в пёстром сарафане и лёгком жакете. Юбки у нас - примета времени - значительно ниже колен. Наш застенчивый товарищ, в тёмном мешковатом костюме, чуть бочком стоит между нами. 1959-й год.

Незаметно для себя я перескочила на несколько лет вперёд. Вернусь к началу, в 1953-54-й годы. Наша семья жила тогда в Воронежской области, в посёлке Перелёшино, где недавно построили сахарный завод. Мой отец там был главным инженером. Со станции, из временного жилья, мы переехали уже довольно давно, а семейство директора всё ещё продолжало оставаться на прежнем месте. Вдруг выясняется: директором назначен другой человек. Что ж, у московских кадровиков свои резоны. Приехал С.Б.Шварцбройт, сначала один, а когда достроили положенное жильё, перевёз домашних. И стали мы жить по соседству, как потом и в Уварове, в почти одинаковых особнячках. Я не случайно останавливаюсь на бытовых подробностях, потому что многих сослуживцев отца знала именно с житейской стороны, как добрых знакомых, как соседей или родителей своих одноклассников.

Трудно было найти более несхожих людей, чем руководителей сахарного завода. Шумный Семён Борисович любил много и цветисто говорить, и даже внешне, как теперь представляется, походил на широко известного ныне громогласного политика. Михаил Николаевич, напротив, был сдержан, немногословен, могло показаться, что резковат. Но при всём различии характеров, а подчас и взглядов на производственные проблемы их деловой тандем оказался результативным. Неудивительно, что и на уваровскую новостройку их назначили вместе.

Правда, с директорством положение создалось прямо-таки экзотическое. Шварцбройт по бумагам значился и.о.директора (или замом). А официальный глава завода ещё долгое время оставался таинственным невидимкой, проявлял себя лишь телефонными звонками. Однажды московское начальство пригласило наших руководителей познакомиться лично с директором-заочником. В Уварово он приехал ближе к пуску завода, вскоре вышел на пенсию, и Семён Борисович наконец-то потерял досадную приставку и.о. Но произойдёт это лет через пять - шесть от начала моей "летописи". Пока же, напомню, идёт 1954 год, и первая семья, переселившаяся из Перелёшина в Уварово, наша. О переезде заговорили, кажется, весной, а в середине лета, на закате жаркого дня, мы уже разгружались во дворе белёного саманного дома, крытого серым шифером. Читатели "Уваровской жизни" могли встретить мои описания станции Обловка тех лет и свеклобазы, где нам дали временное жильё (рассказ "Чёрная дама"). Но значительно раньше нас из Перелёшина в живописный край реки Вороны выехали руководители будущего строительства инженеры Комаров и Забелло. Начальник стройки колоритнейший седовласый грек Забелло потом будет взят на работу в Москву, а главный инженер строительства Николай Николаевич Комаров больше уже никуда не поедет. В Уварове выйдет на пенсию и вместе с женой Валентиной Ивановной проживёт до глубокой старости в коттеджном посёлке сахзавода, построенном под его руководством.

Почему завод в Уварове Москва поручила и строить, и эксплуатировать именно перелёшинским кадрам? Всё просто. Перелёшинский сахарный был первым предприятием, созданным на основе нового чехословацкого оборудования. Таких у нас в стране ещё не было. Отец, инженер-сахаровар с солидным стажем, можно сказать, прописался на стройке, вникал во все детали монтажа. Ещё в начале 20-х, студентом Харьковского химико-технологического института, он впитал эту истину: залог успеха в деле, которым занимаешься, - глубокое знание предмета.

С семьёй моих родителей мне приходилось переезжать на новостройки сахарной промышленности. Но только в Уварове довелось увидеть начальную фазу строительства или, как любят писать в газетах, "первый колышек". Правда, в моём случае этим пресловутым "колышком" послужило строение неопределённого назначения, явно из подручного материала, но сооружённое по всем правилам. А было так. Едва устроившись на новом месте, я стала уговаривать маму сходить на стройку. Надо же мне хотя бы раз в жизни увидеть, с чего всё начинается. Наконец, через папу (его служебный "кабинет" привычно располагался на строящемся объекте) было испрошено разрешение у Н.Н.Комарова на наш визит. И вот мы на стройплощадке. Она оказалась просторнее, чем мне представлялась. В разных её местах что-то делали немногочисленные группки рабочих. Рядом с дорогой виднелось то самое невысокое строение, о котором я уже упоминала. Мы подошли к нему и остановились в нерешительности, когда от одной из групп отделилась высокая сухопарая фигура в серой спецовке. Мы не сразу узнали Николая Николаевича. Подойдя к нам, главный строитель галантно приветствовал маму, а ко мне обратился в своей обычной, слегка ироничной манере: а-а, племя младое! И стал объяснять нам, где поднимутся заводские корпуса, а где пролягут улицы, и насколько сейчас - при закладке фундамента - важна бесперебойная работа растворного узла. Потом пригласил зайти в контору, ту самую времянку. Под этой же крышей, в приделке, была оборудована кухня. Рядом, за перегородкой, не достающей до потолка, грубый топчан и полка, такие бывают в кладовке. "Моя спальня, - объяснил наш гид. - СМУ вообще-то арендовало квартиру в ближнем селе, да жаль терять время на дорогу". "Как же Вы тут?" - сочувственно воскликнула мама, оглядывая спартанскую каморку. "Далеко не худший вариант", - усмехнулся Николай Николаевич в седеющие усы. (В конце 30-х он угодил под раскрученное колесо репрессий и десять лет "перековывался" в местах с весьма суровым климатом.) К Комарову уже подходили с вопросами по работе, и мы поспешили поблагодарить за экскурсию и попрощаться.

Между тем очень важное дело предстояло и главному инженеру строящегося завода. Главк командировал нашего папу в Чехословакию отбирать для завода новейшее оборудование. Предстоящая поездка взволновала всё наше немалое семейство: хотя и социалистическая страна, а всё-таки заграница. В те времена это было событием. Для папы событием, волнующим по-особому - с Чехословакией его связывали фронтовые воспоминания. Вскоре после его возвращения из ЧССР стало поступать оборудование, приехала и небольшая бригада чешских спецов, вместе с нашими рабочими они занялись монтажом.

Практически одновременно со строительством завода возводилось жильё. Самыми первыми домами на территории будущего микрорайона стали здания барачного типа. Всего их было три, этих длинных бледно-жёлтых дома, будто спешащих друг за другом в южном направлении. В двух расселили рабочих, третий барак стал клубом. Тогда же началось и строительство первых двухквартирных домов-коттеджей для ИТР и служащих. Через год с небольшим наша семья перебралась со свеклобазы в просторный дом под №1 на Центральной улице (годы спустя нумерацию изменят). Тогда же, в 1955 году, на улице Пионерской новосёлами стало семейство Комаровых. Какое-то время два наших дома только и были обитаемым жильём на будущих улицах. Странное порой возникало чувство - полной отъединённости от окружающего мира. Особенно по вечерам и особенно зимой, когда вокруг ни огонька, лишь смутно белеют сугробы. Палисадник у нас возник не сразу, и тропа на станцию проходила почти под самыми нашими окнами. Центром в то время была Обловка. Туда ходили в магазины, в кино и, конечно, в школу. Но станционная молодёжь по воскресеньям уже наведывалась в заводской клуб. Если тишину позднего вечера вдруг взрывали громкие голоса, а то и песня - это значило: обловские возвращаются с танцев.

Строительство набирало темпы. Со станции на завод протянули железнодорожную ветку, и грузы поступали прямо на стройку. Везли всевозможные стройматериалы, оборудование, разную технику. Однажды какой-то груз пришёл из Перелёшина, и на стенке вагона красовалась крупная надпись: привет Михаилу Николаевичу! По-доброму, значит, вспоминали перелёшинцы своего прежнего руководителя. Несмотря на то, что мягкостью характера, что так нравится окружающим, мой отец не отличался. Не терпел расхлябанности и безответственности, но даже к самому юному из рабочих обращался на "Вы".

Ударная работа строителей быстро меняла облик завода. Арматура железного каркаса обрастала кирпичной кладкой. Предприятие обретало плоть. Директор и главный инженер тем временем согласовывали с главком штат ИТР и служащих. Должность главного механика предстояло занять перелёшинцу К.А.Высоцкому. Из других мест приехали начальник ТЭЦ М.И.Грицевский, старший химик Е.Т.Усманская, главный электрик В.С.Коваленко… Заявки на работу подавали и новоиспечённые инженеры и химики. Первое в Уварове крупное промышленное предприятие привлекало многих. Среди принятых тогда на уваровский сахарный целый ряд молодых специалистов: Юрий Колосков, Виктор Плотницкий, Валентина Сатина, Галина Кривенцова, Римма Нищева. С кем-то из них мне довелось работать бок о бок, с кем-то даже дружить.

Заблаговременно позаботились и о рабочих кадрах. Главный инженер встретился с выпускниками Обловской средней школы. Приглашая их на работу, он рассказал о заводских специальностях и возможности продолжить учёбу без отрыва от производства, о перспективах профессионального роста. В назначенный срок кандидаты не замедлили явиться. Из того первого призыва особенно запомнились ребята-турбинисты: два Володи - Зудин и Манешин и Слава Тарасов. Их приняли, как считалось, на престижные места - в ТЭЦ, под начало Михаила Исааковича Грицевского, опытнейшего энергетика. Рабочее место - турбинный зал, один вид которого при первом знакомстве вызывал почтительную робость - светлые кафельные стены, приборный щит, будто в кабине пилота…

По плану ввести завод в строй действующих предприятий надлежало в 57-м. А план - дело серьёзное, тут уж, как говорится, кровь из носу, а выполнить нужно. Пусть даже в самый последний день года. Так и вышло с нашим заводом. Пробный пуск провели в сентябре, потом ещё много чего доделывали, отлаживали, а уже официальный пуск состоялся как раз накануне нового, 1958 года, 31 декабря. Папа в тот день даже обедать не приходил, так был занят. Мама волновалась: как там дела? Но к вечеру всё-таки напекла пирожков и мы стали готовить праздничный стол. Позвонили на завод, ответ папы был коротким: некогда. Тогда мы решили идти к нему сами. Взяли ещё тёплую выпечку и вышли в оттепельную ночь. С крыш капало, по дороге текли ручьи.

…На первом этаже заводского корпуса силовой цех, хозяйство главного механика. Гул работающих механизмов слышен ещё на улице. Мы не стали заходить в шумный цех, сразу поднялись выше, где, собственно, и происходит чудо превращения сероватых конусовидных свеклин в хорошо всем знакомый белый и очень сладкий кристаллический порошок. В тот первый раз я мало что запомнила из разнообразного оборудования, населяющего обширную территорию второго этажа. Но помню, как меня поразило незакрытое полом пространство посреди цеха. Его ограждали перила, но не со всех сторон, и там, где ограды не было, пол словно обрывался, переходя в ступени внутренней лестницы на первый этаж. В первое мгновение мне даже показалось, что лестница висит над бездной. Удивил и папин временный кабинет, устроенный прямо посреди цеха - остеклённая будка с телефонным аппаратом на столе. "Командный пункт" - по определению старшего химика, заглянувшей сюда с каким-то вопросом. Сам же "командующий", если пользоваться предложенной терминологией, отлучился на какой-то из "флангов". Дожидаться мы не стали, чтобы не мешать. Поздравили Евдокию Тимофеевну с Новым годом и угостили пирожками, а она пообещала "обеспечить Михаила Николаевича горячим чаем".

Покинув ярко освещённое здание, мы оказались в темноте, хлюпающей подтаявшим снегом, но на душе было радостно. Завод дышал, выбрасывая в ночь пахнущий свекольной стружкой пар, погромыхивал сланцем, автоматически загружая топку ТЭЦ. Словом, жил и работал. И будущее представлялось ясным, прочным и уж никак не трагическим. Я не могла знать, что совсем скоро мне выпадет тяжёлое испытание отчаянием и болью. Меньше чем через год не станет мамы… А ещё через восемь месяцев я приду на завод уже не с кратким визитом, а на работу. И мамина мечта увидеть меня студенткой отодвинется на три года.

Вспоминая завод, естественно, вижу его таким, каким он был в начале своей биографии. И мне представляется, что на диффузионном участке по-прежнему хлопочет бригадир Володя Черетаев, в неизменно клетчатой рубашке. А на выпарке, как часовой на посту, дежурит Маша Юницкая. Романтичная Маша, писавшая пусть и несовершенные, но такие искренние, светлые стихи. На выпарке жарко, но всё же не так, как на рабочем месте Олега Кузьмичева, вознесённого специальностью аппаратчика на два лестничных марша, к массивным круглобоким ёмкостям, в которых варится, постепенно густея, сахарный сироп. Тут настоящая Сахара сахарного производства. И поневоле начинаешь преклоняться перед искусством хирургов, избавивших Олега в подростковом возрасте от тяжёлого порока сердца. Теперь жарой его не смутишь, только утирается полотенцем.

Но я поспешу на свой этаж, чтобы отдышаться в лаборатории. За её звуконепроницаемыми дверями тихо и прохладно. Здесь особо оборудованные столы и специальная посуда: тяжёлые фарфоровые чаши и тонкого стекла колбы, реторты, мензурки. В лаборатории всегда светло и ещё светлей кажется от белых халатов лаборанток. За столом сменного химика тёмно-русая женщина склонила над рабочим журналом красивое печальное лицо. В пышных волосах отчётливо белеет седая прядь, неизбывная отметина пережитого в войну. Елена Сергеевна (не ошиблась ли я в отчестве?) Мельниченко. В её смене я работала свой первый сезон. Потом ещё два, но уже под началом Антонины Павловны Дмитриевой, которую из-за её возраста и весенней голубизны глаз лаборантки между собой называли просто Тонечкой.

А над всеми нами главная начальница Евдокия Тимофеевна Усманская. Сама исключительная аккуратистка, она и от подчинённых требует того же. Может отчитать за мятый халат, тем более за беспорядок на рабочем столе. О не вовремя или небрежно сделанном анализе уж и не говорю! Впрочем, за этим следит сменный химик. Кабинет начальницы здесь же, в лаборатории, и когда она у себя, все держатся настороже. Зато в ночную смену - вольница. Можно устроить общее чаепитие, можно откровенно подремать у себя за столом, опершись щекой на скрещённые руки. Не спать десять ночей подряд даже для меня, прирождённой совы, тяжело. Каково же тем, на ком семья, дети, да ещё хозяйство? Недосып буквально валит с ног. Чтобы разогнать сон, я охотно вызываюсь сопровождать нашу Тонечку на ночной пробежке. Она - кормящая мать, и ей позволено (негласно, разумеется) раз в смену сбегать домой покормить ребёнка. Днём приходится осторожничать, кругом много посторонних глаз - дневные службы, начальство. В ночной же смене только свои, люди посвящённые. Но выходить ночью на улицу Тонечка робеет и берёт с собой кого-нибудь из нас. После расслабляющего дремотного тепла мы окунаемся в бодрящую купель зимней ночи. Морозно, скрипит утоптанный снежок, и тёмное небо сыплет нам на плечи легчайшее на свете конфетти.

…Под причмокивание и покряхтывание довольного младенца я дремлю в тёмной прихожей, облокотившись на сундук. Возвращаемся мы, уже стряхнув с себя сонный морок, и бодро принимаемся за дела. А там уж и до утра недалеко.

Смена заканчивается в шесть, весной в это время совсем светло. В одно из таких весенних утр я возвращалась домой после ночной смены. Всё было как обычно, ничто не предвещало, что наступающий день - 12 апреля - войдёт в историю человечества. Наскоро перекусив, я легла отсыпаться. Вдруг громкие голоса вырывают меня из сна. Это показалось странным, обычно домашние старались не шуметь, одёргивали друг друга: тише! Встаю, вижу возбуждённые лица родных. Что стряслось? А в ответ - ликующее: человек в космосе! Наш, советский! Гагарин! Сейчас эту победную радость обыкновенных людей трудно объяснить, космические полёты стали привычным делом. Тогда, в 61-м, мы не думали, что выход в космос так близок. Да, уже летал наш спутник, уже благополучно вернулись на Землю наши четвероногие симпатяги Белка и Стрелка. Но полёт человека воспринимался ещё как нечто сказочное. Сон мой как рукой сняло. Хотелось немедленно сделать что-то такое, такое… словом, особенное. Принялась звонить всем знакомым, у кого уже был телефон: слышали? Включайте радио!

Завод набирал мощность. Продолжал расти и посёлок. Улица Пионерская продлилась в сторону парка, заложенного заводчанами в конце 50-х. На этой тихой улочке поселились, кроме Комаровых, семьи других перелёшинцев - В.И.Добычина, А.И.Колесниковой, Н.В.Тартнавич (позднее переехали Периковы, Евлановы, Гороховатские). Работая поначалу в СМУ, по мере завершения строительства они переходили в заводские службы. Тот же Василий Иванович Добычин стал главным бухгалтером завода.

Центральная улица развивалась в двух направлениях. К западу от нашего дома построили ещё несколько коттеджей и трёхэтажное здание школы. С восточной стороны появилась крепкая "коробочка" продовольственного магазина, за ней три близнеца, три двухэтажных шлакоблочных дома. Строили их быстро, нужно было расселять приезжающих из других мест рабочих и, на первое время, молодых специалистов. Юные тополя защищали удлинившуюся улицу от пыльной дороги. Надо признать, тёмно-серые двухэтажки выглядели мрачновато. Но вечерами их окна тепло светились, и было среди них одно окошко… Но это, братцы, о другом, как пел когда-то Окуджава.

Те, кто жил в рабочих посёлках в 50-е годы, наверное, помнят идущую из давних времён традицию созывать людей на работу заливистым звуком сирены. Гудок раздавался и в особо торжественные мгновения всеобщих праздников, и в скорбные минуты общих печалей. Был свой голос у нашего завода. До запрета звуковых сигналов он звучал перед началом каждой рабочей смены. Но не только. Протяжный зов гудка оглашал окрестности во время сильных снегопадов или густого тумана, помогая путникам, идущим издалека, не сбиться с пути. Думаю, для многих, связавших свою жизнь с заводом, гудок был чем-то большим, чем просто сигнал. "А мы не время с тем гудком, мы с ним судьбу свою сверяли" - пелось в популярной тогда песне. По-моему, сказано верно.

Не одной только работой жили заводчане, особенно молодые. Комитет комсомола старался занять юношей и девушек полезными делами. Была создана ДНД (добровольная народная дружина, если кто не знает), выходили охранять общественный порядок. Осенью ездили в подшефный колхоз помогать в уборке урожая. На производстве тогда начиналось движение ударников коммунистического труда. Теперь над этим принято хихикать, а тогда воспринимали серьёзно. Первым ударником на заводе стал комсомолец из механического цеха Юра Черкасов. Вскоре его избрали в комитет комсомола.

Автору этих строк тоже довелось некоторое время входить в состав комсомольского штаба, вести культмассовую работу. Коля Ломакин курировал, кажется, рационализаторов и изобретателей. А секретарём был недавно вернувшийся из армии Валера Панин. К сожалению, забыла фамилию Таи (наш спортсектор), хотя прекрасно помню её саму, рослую, статную, с великолепной косой цвета спелой пшеницы. Славные люди, добрые товарищи, вспоминаю о них с неизменной теплотой.

Специально не останавливаюсь на теме художественной самодеятельности, иначе мой текст рискует разрастись до необъятных размеров. Но двоих человек в этой связи всё-таки не могу не упомянуть. Драматический кружок на заводе увлечённо вёл учитель физики сахзаводской десятилетки Александр Иванович Подлеснов, успешно играла на сцене молодой врач Нэля Николаевна Куницына (впоследствии Деева). Мы были с ней дружны, любили вместе петь, и не только в спектаклях. Через семь лет ей, как врачу, доведётся скрасить последние земные дни моего отца. Но это тоже о другом…

Вернусь к главной теме. Показательно, что уваровские сахаровары не остановились на выпуске сахарного песка, и в 1961-м заработал ещё и рафинадный цех. Непрерывное совершенствование производства по сути стало настоящей реконструкцией. Её итоги представлять на ВДНХ в Москву поехал директор. Результаты этого представления для многих оказались неожиданными: главную награду ВДНХ получил сам директор. Хотя каждый специалист понимает, что работа по техническому перевооружению ведётся под непосредственным руководством главного инженера и он же, в первую очередь, отвечает за результаты. Было ли отцу обидно? Думаю, да, хотя он никогда об этом не говорил. Мне почему-то кажется, что выше официальных отличий он ценил признательность работавших с ним людей. Пусть наивно выраженную, но искреннюю признательность. Как то приветствие, что начертала в сердечном порыве чья-то благодарная рука на стенке товарного вагона.

…В финале пьесы Чехова "Три сестры" звучат такие слова: "Пройдёт время… нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было…". Когда теперь я вспоминаю события 60-летней давности, на память приходят именно эти грустные слова. Время не остановить. Старшие поколения уходят, но остаются их дела. И мне очень хочется, чтобы те, кто работает на заводе сейчас, иногда вспоминали своих предшественников, чьим трудом, знаниями, волей создавалось предприятие. Кто строил эти корпуса, кто вводил их в работу и дальше продолжал неустанно обновлять и улучшать производственный процесс. Теперь это уже стало историей. Но завод живёт, значит, история продолжается.
Автор:Елена Яновская